Меню

БИОГРАФИЯ

Я родился 10-го ноября 1965-го года в Москве.

Воспитывался мамой – Ниной Андреевной Дубяго, бабушкой – Ниной Каспаровной Элохен и отчимом – Александром Александровичем Вишневским.

Мамины родители – Нина Каспаровна и Андрей Дмитриевич – казанцы, из очень известных в городе семей. Дед Нины Андреевны – выдающийся астроном Дмитрий Иванович Дубяго, основатель Казанской Обсерватории.   

Именно благодаря маме и бабушке, я с самых ранних лет слышал великую поэзию. Блок, Гумилев, Мандельштам, Заболоцкий. Мама оберегала меня от плохих книг. Плохого в доме не было.

 

Александр Александрович Вишневский – один из самых великих хирургов 20-го века, изобретатель мази. Он прошел семь войн; спас немереное число жизней…  

Карнавальный человек. Всегда – радость, никогда – уныние. Хирург, ученый, человек «реальный», он верил в Бога. Во всяком случае, никогда не говорил, что Бога нет. Мне это очень нравилось. Я всегда был уверен, что кроме «нашего мира», мира, который мы видим, существует еще множество миров. Я всегда знал, что смерти нет. Что после «смерти» людей ждет иная жизнь. Я не мог четко это сформулировать, но всегда твердо в это верил. Сколько себя помню.

Мне нравились лишь те взрослые, которые с этим соглашались. Александр Александрович был таким. «Мы ничего не знаем о человеке», - говорил этот великий хирург.  

  

Детство мое прошло на Патриках.

С детства – зачарованность сказками: Пиноккио, Рейнеке-лисом, Крошкой Цахесом.

Потом эта зачарованность превратилась в мистерии:

БЕЗУМНЫЙ АНГЕЛ ПИНОККИО;

РЕЙНАРД – РАЗРУШИТЕЛЬ МЕЖВИДОВОГО БАРЬЕРА;

ЦИННОБЕР (ВОЛШЕБНАЯ ДИКТАТУРА).

 

В доме было множество хирургических атласов. Я листал их. Тогда же, школьником, прочитал «Безумного Волка» Заболоцкого. Там есть фраза: «От мира зло отсечь». И тогда впервые возник образ Волшебного Хирурга, отсекающего не опухоль, но зло. Потом Волшебный Хирург превратился в Джеппетто, извлекающего из Мирового Древа живых существ.

 

Учился я в 20-й английской спецшколе, что во Вспольном переулке.

В моем классе не было неинтересных, неспособных людей. Двое, например, очень непростой судьбы.

Олег, золотой медалист, архитектор. Мы с ним листали альбомы Босха, Гойи. Олег очень любил своего отца. Потом оказалось, что отец Олега работал на разведку США. Был процесс, его расстреляли, как шпиона. Это случилось в 85-м, нам было по 20.

Максим. Из семьи театрального художника. Максим стал банкиром. Его банк обманул вкладчиков, и в случившемся обвинили именно Максима. И Максим исчез. Совсем. Для родителей, для всех. Ни одной весточки никому. Это случилось в 2000-м. Нам было по 35.

И особняком – Гаря. Гаря – мой первый соавтор. Он приносил в школу дореволюционные брошюры – по психиатрии, про Распутина, даже про маркиза де Сада. Волшебно было не столь содержание, в которое не особо вникали, но - шрифт; яти и ижицы, казавшиеся буквами-инопланетянами; черно-белые иллюстрации; цифра 1916 на обложке. И потрепанность этих брошюр была волшебна.

Гарины брошюры пробуждали воображение. И мы с Гарей стали сочинять наши собственные истории – комиксы. Сочиняли и рисовали. Продолжение «Гиперболоида инженера Гарина» и «Тайны двух океанов». Комиксы не сохранились.  

 

После 8-го класса ушел из 20-й школы, и два года учился в школе №232.

В моем новом классе было всего шесть мальчиков. И двадцать четыре девочки.

Из шести мальчиков живы только четверо.

Володя был невероятно одарен. Сочинял песни, пел их под гитару. Очень рано стал писать «зрелую прозу». Потом его статьи много печатали в разных журналах. Володя прыгнул с Крымского моста в Москву-реку. Тогда его спасли. Через год он прыгнул с шестнадцатого этажа. Спасти было уже невозможно. Ему было сорок.

Алик был тщедушен. Мы изумились, когда сразу после окончания школы Алика посадили за разбойное нападение. И совсем был шок, когда в 1990-м я увидел его в криминальной хронике. Тщедушный Алик руководил бандой матерых беспредельщиков – фальшивых таксистов, которые грабили своих пассажиров, предварительно оглушив их. Алик погиб на зоне, ему было тридцать.   

Талантливый поэт Сергей Ташевский – тоже мой одноклассник по 232.

 

А по окончании школы – одно из главнейших событий в жизни. Поступление в ГИТИС, на режиссуру, в мастерскую Анатолия Эфроса и Анатолия Васильева.

Два гения набрали курс. И два гения учились со мной на этом курсе. Юхананов и Клим. Сегодня они – ведущие режиссеры.

Про наш курс написано много. Но вот о важнейшем…

С каких двух пьес Эфрос начал наше обучение? «Сон в летнюю ночь» и «Буря». До сих пор поражаюсь интуиции Эфроса.

Ничего лучше придумать было нельзя.

Именно эти две пьесы я считаю вершинами мировой драматургии, именно они, с первого курса и по сей день, сопровождают меня в моей жизни.  

В Стране Игр Пиноккио «человек играющий» превращается сначала в «человека заигравшегося», а затем в ишака.

Осел - возлюбленный Титании в «Сне в летнюю ночь».

Именно тогда, на первом курсе, разбирая сцену Титания – Основа, я стал писать сценарий о Пиноккио, которым болел с детства. И начал писать не с полена, а с эпизода «Превращение (Пиноккио) в ишака».

«Бурю» я, спустя десять лет после окончания института, стал изучать подробно. У меня есть текст «История острова Просперо» - о том, что происходило на острове до событий, рассказанных в пьесе. Детство Калибана, его сложные отношения с отцом – дьяволом Сетебосом, взросление Миранды, история пленения Ариэля, вообще о том, как и почему возник этот Остров Духов, в какой зоне времени он находится.

А Васильев именно в эти годы делал «Серсо». В годы нашего обучения в мастерской. Мы видели процесс становления этого не спектакля, а куска иной реальности. Маг Васильев раздобыл осколок Зазеркалья или оазис с Атлантиды. У нас на глазах он превращал инопланетный алмаз в бриллиант.  И нас он превращал… Глядя на репетиции, мы сами в себе стали обнаруживать скрытые месторождения алмазов, а потом Великий Ювелир Васильев наши внутренние алмазы еще и шлифовал. И тогда появлялась уже новая задача – не потускнеть.

«Серсо» - шедевр серебряного века, чудом появившийся в Москве в 1980-е. Васильев уничтожил линейное время. Перенеся 10-е годы в 80-е, но не убив их, а обогатив 20-м веком.  «Серсо» соткан так, будто традиции Михаила Чехова, Мейерхольда и Таирова в нашей стране не прерывались. При этом весь трагизм 20-го века в спектакль вошел. 

На всю мою последующую жизнь повлиял не только спектакль Серсо, но и процесс становления спектакля Серсо. Процесс, свидетелями которого мы были.

Конечно, как любой студент, я разбирал, репетировал и показывал отрывки.

Из того, что мы делали с Юханановым:

«Трагическая охота» - фантазии на тему «Утиной охоты», где все живое воспринималось, как объект охоты. И мы сами, конечно, тоже. 

«Каприччос» - по материалам суда над Бродским. В отрывке играл Никита Михайловский, звезда советского кино и культовый человек «прекрасной эпохи 80-х». Мы жили в прекрасную эпоху 80-х и не ценили этого, думали, что так будет всегда. Никита и ушел очень рано и очень точно, весной 1991-го, идеально перед тем, как началось «новейшее старейшее время».  

«Сумасшедшие». Мы честно попытались сделать сцену из «Пяти вечеров» Володина. Но сделали лишь одну ремарку. Отрывок получился про то, как двое сумасшедших сбежали из психушки и, будто впервые, увидели мир. Первое, что они нашли, было книжкой Володина. И стали читать ее, как Библию. Ища кладезь в каждой букве володинской ремарки. «Ильин и Слава в комнате Тамары». Возникла тема Тамары. И возникли два странствия: сумасшедших беглецов по неведомому миру и безумных читателей по пьесе Володина. Мы с Юханановым были теми двумя сумасшедшими.    

Еще я играл с Климом – рассказ Борхерта «Ради», где я был немцем, убитым на войне. Задолго до “Moskausee”.

С талантливой и прекрасной Олесей Негруль – «В ожидании Годо», где мы играли двух вольных ангелов, избавленных от реальности.

Моей лучшей режиссерской работой на курсе считаю «Мой бедный Марат» Арбузова. Лика – Люба Заболоцкая, Леонидик – Игорь Кечаев, один из самых талантливых российских актеров. Он играл вернувшегося с фронта инвалида, который уже видел Ад и которого «в миру» уже ничего не пугало, ничего не удивляло, который уже не видел быта, не реагировал на мелочи. 

 

Весна 1987-го. Дипломный спектакль.

Тбилиси. Русский Театр Грибоедова.

Пьеса Алонсо Алегрия «Перейти Ниагару» - о двух эквилибристах, которые переходят по проволоке Ниагарский Водопад.

Два эквилибриста – старый и молодой. Они переходили по тонкой проволоке через бездну. А проволока соединяла разные миры. Они переходили из Тбилиси в Китай, из прошлого в будущее, от живых к мертвым. А от того, как ты проходишь над водопадом, зависит, какой мир тебя встретит, какой мир ты обретешь. Спектакль о том, что все, что кажется далеким – близко. От тебя зависит, насколько близко космос, ты сам определяешь степень отдаления. И о том, как легко утратить дар перехода. Как легко утратить дар».   

Два великих тбилисских приобретения весны 87-го.

Художник спектакля – Марк Поляков. Марк стал моим ближайшим другом. Он и сейчас иллюстрирует мои тексты, в том числе, «Пиноккио»; с ним я советуюсь и по поводу написанного, он мой первый читатель и критик. И еще он открыл для меня Нью-Йорк. Город Нью-Йорк стал персонажем, героем моих произведений. Например пьеса «Москва» не только о Москве, но и о Нью-Йорке. Но это открытие Нью-Йорка случилось позже, в 94-м.  

А вторым великим тбилисским приобретением весны 87-го стал Сергей Параджанов.

Параджанов даже принимал участие в оформлении спектакля. В спектакле были девять прозрачных сфер – девять миров, в которые попадают или не попадают эквилибристы. Заполнить эти сферы мы предложили разным тбилисским художникам.

Одна из сфер стала сферой Параджанова. Она называлась «Ангел Ниагарского Водопада». Этот ангел держал другой конец проволоки. Он был капризен, мог и отпустить. 

Если говорить о влияниях, о том, что меня формировало, то, после учебы в мастерской и «Серсо», это – коллажи Сергея Иосифовича и его сценарии.

И, конечно, сама личность Параджанова.

Он – прототип Дядюшки Молоха в «Асмодее», персонажи с параджановскими чертами появляются и в других текстах.

Эти годы – 86-й, 87-й – были, пожалуй, самыми щедрыми в том плане, что бескорыстно дарили источники вдохновения.

Каждый день тех лет был по-параджановски волшебен.

 

Первая пьеса – «Шаровая Молния из Джиннистана» - написана в 1986-м.

С тех пор - много пьес, сценариев, рассказов.

В 21-м веке «Шаровая молния» превратилась в «Глазами ангела».

Мои пьесы – мистерии. Древнейшая мистерия была посвящена превращению человека в Бога. Или, хотя бы, мистерия должна была запустить процесс этого превращения. Человека в Бога. Мистерии и посвящались Богам. Деметре, Дионису. Участники обнаруживали в себе Божественное. А участниками были все. Зрителей не было. Все – актеры.

Мои пьесы – современные мистерии. Я не считаю, что мифологическое время прошло. Мы в нем живем. Скоро это станет очевидным. Для всех. Даже мое поколение увидит, как человечество переходит из срединного мира в волшебный. Из ньютоновского времени в эйнштейновское.

Творение человека продолжается. Просто люди внушили себе, что они уже сотворены.

Все, что происходило с людьми в древности, происходит и сейчас. Отсечение Адама и Евы от Рая: сегодня - это отсечения ребенка от Детства. Детства, как стихии. Отсеченный Рай, который мы пытаемся вновь обрести.

Или похищение Персефоны. Странствия в подземный мир и возвращения оттуда. Сегодня наш дух подобен Персефоне – он странствует по неизведанным, зачастую очень темным и удаленным, уголкам Духовной Вселенной, он покидает срединный мир и возвращается в него.

Все, что было с Улиссом, происходит и с нами. Но у нас другие сирены, другие Сцилла и Харибда, иная Цирцея. Нас превращают уже не в животных, а в неживую природу. Возникает новая мифология. 

Наши сны не менее невероятны, чем сны древних людей, но разница в том, что наши предки их помнили, а мы то главное, что открывалось нам в сновидениях, забываем.

Я люблю выходить на самые большие улицы разных городов. Мимо меня идет поток людей. Это не просто поток судеб, поток биографий, это еще и поток невероятных диалогов. Диалогов, которые люди ведут и с Создателем, и со своей природой и с глубочайшими безднами своего духа.

На улицах я вижу даже не множество Одиссеев, а множество ОДИССЕЙ. Внутри каждого прохожего – буря, в которой происходит его Одиссея.

Действительно, планета бурь. Бурь столько же, сколько людей. Каждый человек – буря.

Если бы эти внутренние диалоги с ангелами, демонами, сиренами были видны! Как в кино. Как бы мы все удивились!

Но такое кино скоро появится.